С её поэзией я познакомилась в Интернете, зашла совершенно случайно на блог Веро4ки, где она публикует не только свои стихи, но и размышления, фотографии, делится планами.

Зачем нам стихи какой-то москвички? Такой вопрос, наверняка, возникнет у многих читателей «Воложки». У нас ведь тоже многие пишут стихи. Согласна. Многие. Но считайте эту статью своего рода провокацией. Я хочу, чтобы те, кто думает, что поэзия – их предназначение, но при этом рифмует «любовь-морковь», пользуясь примитивнейшим, убогим набором слов и заштампованных фраз, поняли, что поэзия жива, она развивается и следит за современностью. В литературоведческой среде уже появился термин «поколение нулевых», по аналогии с «поколением шестидесятников». Именно к нему и относится Веро4ка.

Не так давно в редакцию пришла девушка и принесла толстую тетрадку, исписанную убористым почерком. «Почитайте! – сказала она. – И ещё подскажите мне: куда можно обратиться, чтобы зарегистрировать авторские права на стихи?». Прежде, чем ответить, я открыла её тетрадь. «Скажите, а что вы сами думаете о своих поэтических опытах?» — поинтересовалась я. «У меня очень хорошие стихи! – таков был ответ. Я удержалась от комментариев, не хотелось обижать человека. Самоуверенность, конечно, в некоторых ситуациях бывает необходима. Но ни в этом случае. Выяснилось, что чужих стихов девушка никогда не читала. Ну, кроме Пушкина в детстве. Ей неведома прекрасная лирика Блока, Ахматовой, Пастернака. Невозможно создавать стихи, не владея богатством русского языка, не чувствуя его образность, многоцветие. 

Я хочу, чтобы те, кто считает себя способными внести в русскую поэзию свой вклад, прочитали стихи Веры Полозковой. Как сказал о ней один из литературных критиков, у неё прекрасное чувство слова, изумительное умение превращать сложно организованные стихи в джазовые импровизации. В самом деле, поэзия Веро4ки похожа на положенный на бумагу джаз. И при этом – замечательное чувство самоиронии. Она – человек XXI века, любящий рок и современное искусство. Об этом и пишет.

Люблю я в зимний вечерок
Мечтать за чаем, предвкушая,
Как скоро вырасту большая 
И стану петь тяжёлый рок.

Как выйду патлами трясти
Под гром ударных установок,
Вдоль рук набью татуировок
От трёх до двадцати шести,

И музыка моя, как смерч,
Ворвётся в города и сёла.
Мое раскатистое соло
Пронижет Магадан и Керчь,

Людей бескрайний водоём —
Все по билетам, не по спискам, —
Поднимет руки в Олимпийском
И весь зайдётся сладким визгом

При появлении моём.
Откину чёлку и, фоня,
Вскричу и выкину «козу» им.
И Мишка станет предсказуем

И страшно влюбится в меня.
Придёт, присядет у окна
И поглядит в глаза серьёзно.
Но будет уже поздно, поздно —

Я буду року отдана,
И буду век ему верна,
От самых глаз, глядящих грозно,
И, соответственно, до дна.

Пребуду, гордая, одна.
Но это будет грандиозно.

Тут вам и рок, и юношеское тщеславие, и ссылка на «Евгения Онегина». Как понятна мечта обыкновенной девчонки! Стать великой рокершей, чтобы какой-то там Мишка просто-напросто «страшно» влюбился.

А меня поразило одно Веро4кино стихотворение. Оно в некотором роде – метафизическое размышление о смерти и жизни после смерти. Когда человек, покинувший этот мир, не может никак принять это или смириться с произошедшим. А приходится…

И когда она говорит себе, что полгода живёт без драм,
Что худеет в неделю на килограмм,
Что много бегает по утрам и летает по вечерам,
И страсть как идёт незапамятным этим юбкам и свитерам,

Голос пеняет ей: «Маша, ты же мне обещала.
Квартира давно описана, ты её дочери завещала.
Они завтра приедут, а тут им ни холодка, ни пыли,
И даже еще конфорочки не остыли.
Сядут помянуть, коньячок конфеткою заедая,
А ты смеешься, как молодая.
Тебе же и так перед ними всегда неловко.
У тебя на носу новое зачатие, вообще-то, детсад, нулёвка.
Маша, ну хорош дурака валять.
Нам еще тебя переоформлять».
Маша идёт к шкафам, вздыхая нетяжело.
Продевает руку свою
В крыло.

А вот — о любви. Это настолько тревожно и правдоподобно, безо всяких вздохов и умилений, без жалости к себе, что хочется перечитывать снова и снова.

Осень опять надевается с рукавов,
электризует волосы — ворот узок.
Мальчик мой, я надеюсь, что ты здоров
и бережёшься слишком больших нагрузок.
Мир кладёт тебе в книги душистых слов,
а в динамики — новых музык.

Город после лета стоит худым,
зябким, как в семь утра после вечеринки.
Ничего не движется, даже дым;
только птицы под небом плавают, как чаинки,
и прохожий смеётся паром, уже седым.

У тебя были руки с затейливой картой вен,
жаркий смех и короткий шрамик на подбородке.
Маяки смотрели на нас просительно, как сиротки,
море брызгалось, будто масло на сковородке,
пахло тёмными винами из таверн.

Так осу, убив, держат в пальцах —«ужаль, ужаль!».
Так зарёванными идут из кинотеатра.
Так вступает осень — всегда с оркестра, как Фрэнк Синатра.

Кто-то помнит нас вместе. Ради такого кадра
ничего,
ничего,
ничего не жаль.

И при этом Веро4ка не мчится регистрировать свои авторские права. Не кричит о своей гениальности на каждом шагу. Она просто живёт, пишет настоящие стихи, читает их друзьям. Иногда — на публике. И, иронически улыбаясь, замечает:

Над рекой стоит туман.
Мглиста ночь осенняя.
Графоман я, графоман.
Нету мне спасения.